«ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО ТЕАТР»

«ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО ТЕАТР» – театрализованное представление

Амалия: (Виссарион Белинский)

Любите ли вы театр так, как я люблю его, то есть всеми силами души вашей, со всем энтузиазмом, со всем исступлением, к которому только способна пылкая молодость, жадная и страстная до впечатлений изящного?

Или, лучше сказать, можете ли вы не любить театра больше всего на свете, кроме блага и истины?

Не есть ли он исключительно самовластный властелин наших чувств, готовый во всякое время и при всяких обстоятельствах возбуждать и волновать их, как воздымает ураган песчаные метели в безбрежных степях Аравии?

Что же такое, спрашиваю вас, этот театр?..

О, это истинный храм искусства, при входе в который вы мгновенно отделяетесь от земли, освобождаетесь от житейских отношений!..

Вы здесь живете не своею жизнию, страдаете не своими скорбями, радуетесь не своим блаженством, трепещете не за свою опасность;

здесь ваше холодное я исчезает в пламенном эфире любви…

Но возможно ли описать все очарования театра, всю его магическую силу над душою человеческою?..

О, ступайте, ступайте в театр, живите и умрите в нем, если можете!..”

(Валентин Гафт)

О, Театр! Чем он так прельщает,
В нем умереть иной готов,
Как милосердно Бог прощает
Артистов, клоунов, шутов.

Зачем в святое мы играем,
На душу принимая грех,
Зачем мы сердце разрываем
За деньги, радость, за успех?

Зачем кричим, зачем мы плачем,
Устраивая карнавал,
Кому-то говорим – удача,
Кому-то говорим – провал.
Что за профессия такая,
Уйдя со сцены, бывший маг,
Домой едва приковыляя,
Живет совсем, совсем не так.

Не стыдно ль жизнь, судьбу чужую,
Нам представлять в своем лице.
Я мертв, но видно, что дышу я,
Убит и кланяюсь в конце.

Но вымысел нас погружает
Туда, где прячутся мечты,
Илюзия опережает
Все то, во что не веришь ты.

Жизнь коротка, как пьесы читка,
Но если веришь, будешь жить,
А театр – сладкая попытка
Вернуться, что-то изменить.

Остановить на миг мгновенье,
Потом увянуть, как цветок,
И возродиться вдохновеньем.
Играем! Разрешает Бог!

  • Все выбегают на сцену.

Оганнес: Господа актеры! Внимание!

(Монолог Гамлета): Говорите, пожалуйста, роль, как я показывал: легко и без запинки. Если же вы собираетесь ее горланить, как большинство из вас, лучше было бы отдать ее городскому глашатаю. Кроме того, не пилите воздух этак вот руками, но всем пользуйтесь в меру. Даже в потоке, буре и, скажем, урагане страсти учитесь сдержанности, которая придает всему стройность.

Однако и без лишней скованности, но во всем слушайтесь внутреннего голоса. Двигайтесь в согласии с диалогом, говорите, следуя движениям, с тою только оговоркой, чтобы это не выходило из границ естественности. Каждое нарушение меры отступает от назначения театра, цель которого во все времена была и будет: держать, так сказать, зеркало перед природой. Если тут перестараться или недоусердствовать, несведущие будут смеяться, но знаток опечалится, а суд последнего, с вашего позволения, должен для вас перевешивать целый театр, полный первых. Мне попадались актеры, и среди них прославленные, и даже до небес, которые, не во гнев им будь сказано, голосом и манерами не были похожи ни на крещеных, ни на нехристей, ни да кого бы то ни было на свете. Они так двигались и завывали, что брало удивление, какой из подёнщиков природы смастерил человека так неумело, – такими чудовищными выходили люди в их изображении.

Устраните эти крайности совершенно. А играющим дураков запретите говорить больше, чем для них написано. Некоторые доходят до того, что хохочут сами для увеселения худшей части публики в какой-нибудь момент, существенный для хода пьесы. Это недопустимо и показывает, какое дешевое самолюбие у таких шутников. Приготовьтесь.

Начали!

  • Каждый из актеров говорит по фразе из Шекспировских пьес.
  1. Гонерилья: Проклятый, как его я ненавижу!

Какой отец так мучит дочерей?

  1. Регана: Бежать? Куда? И как? Не забывай

Ты о сестре Корделии безумной.

  1. Корделия: Не от тщеславья мы взялись за меч,

А чтоб права родителя сберечь.

Скорей бы увидаться!

  1. Офелия: Пусть пропадет в аду душа моя,

За Гамлета я Небо ненавижу!

Оганнес: Стоп, стоп, стоп! Друзья мои! Так не годится! Ну, вспомните великие примеры: Эллен Терри! Элеонора Дузе! Сара Бернар! Ермолова! Комиссаржевская! Я. Я. Языкова! Ольга Семеновна! Господа! Ольга Семеновна!

Все аплодируют.

  • (Сценка Алексей Николаевич Толстой. Актриса)

Н. Н. :— Это так неожиданно… Я так тронута… Я не знала, что моя скромная известность докатилась до ваших мест

Оганнес:— Господа, еще раз — Уррра!

Все: Уррра!

Н. Н. :— Какие вы все странные: «Актриса, актриса!» — но я тоже человек, уверяю вас.

Оганнес: Ольга Семеновна! Просим! Просим!

Все: Просим! Просим!

Н. Н. Ах, господа! Право! Ну, извольте

Обманите меня… но совсем, навсегда…

Чтоб не думать зачем, чтоб не помнить когда…

Чтоб поверить обману свободно, без дум,

Чтоб за кем-то идти в темноте наобум…

И не знать, кто пришел, кто глаза завязал,

Кто ведет лабиринтом неведомых зал,

Чье дыханье порою горит на щеке,

Кто сжимает мне руку так крепко в руке…

А очнувшись, увидеть лишь ночь и туман…

Обманите и сами поверьте в обман.

Все: Браво! Браво!

Н. Н. — Ах! Огни сцены, цветы, поклонники, ужины — надоело.— пробежаться по росе босиком — вот мечта. Устала, еду к мужу. У нас с мужем были странные отношения, он меня ревновал, как мавр. Боже, я не святая!

В «Ставрополе» Языковой был отведен лучший номер внизу, окнами на площадь. Теплов позаботился и об угощении: на столике перед плюшевым диваном кипел самовар, стояли тарелки с едой и бутылка донского шампанского. Но Языкова, бросив шляпу с вуалью на подзеркальник, с видимым неудовольствием оглядывала лопнувшие обои, кумачовые ширмочки, помятый вонючий умывальник, бумажную розу, воткнутую сверху в ламповое стекло. Теплов вертелся около, стараясь обратить внимание актрисы на еду.

Н. Н. :— А это что за ужас?!

Вот то — лавка местного богача Бабина.

Это — домик батюшки.

А вот торчит — пожарная каланча.

Н. Н. :— — Нет, я спрашиваю — это что? — сквозь зубы спросила Языкова, кивая на лужу, где рылись свиньи.

— Озерцо. Городское хозяйство предполагает обсадить его деревцами и зимой устроить каток. Вы, может быть, присядете, Ольга Семеновна, откушаете?

Н. Н. :— — Где мой муж, я хочу знать?

— Солнышко, да любит, любит он вас… Ей-богу, в уезд уехал. Я уж за ним и верховых разослал. Найдется, прилетит… Ах, милая вы наша… Вы луч, можно сказать, упавший в болото…(все кивают) Ведь мы в грязи живем, как поросята… (все кивают) Ну… Пью за искусство, за мечту.

Н. Н. :— — Я желаю знать, почему вы привезли меня в эту мерзкую гостиницу, а не прямо на усадьбу, в наш дом?

— Да ведь дом-то сгорел, богом клянусь…

Николай думает строить новый.

Моя, говорит, жена артистка, ей нужен дом с колоннами, храм.

Через всю, говорит, спальню пущу трельяж с ползучими розами.

Так, бывало, размечтаемся с Коленькой, — и все вы, наша красота, в мечтах… Ольга Семеновна, не побрезгуйте, поживите с нами денька три, потом мы вас с цветами в Москву проводим.

Н. Н. :— — То есть — почему это только три дня? Я не намерена отсюда уезжать: я бросила сцену и приехала к мужу навсегда.

— Это невозможно

Н. Н. :— — Я знала, что вы от меня что-то скрываете. Николай всю жизнь отвратительно поступал со мной. За два года прислал пятьсот рублей! Актриса, актриса. А вы знаете, что такое актриса? Прошлым летом я в Козьмодемьянске привидение играла и, когда в люк проваливалась, так треснулась головой, что я Николаю этого люка никогда не забуду. А рожать в холодной гостинице вы пробовали? А вы знаете — сколько стоит пара панталон для офицерского фарса? Николай должен меня кормить, я устала. Вот, полюбуйтесь, — дрожащими руками она раскрыла сумочку и вышвырнула на стол из нее несколько серебряных монет, — вот все, что осталось, считайте…

Она получила в Кременчуге пятьсот рублей от мужа и за все эти двенадцать лет на одну минуточку тогда задумалась внимательно — и вдруг со злорадным отчаянием поняла, что она скверная и пошлая актриса, что ей тридцать пять лет, что больше надеяться не на что.

В тот день она рассказала своим товарищам по сцене, что муж ее, богатый помещик, вот уже пять лет зовет ее вернуться к обязанностям жены и светской женщины.

Актеры и она сама поверили этому. Ольга Семеновна заплатила неустойку антрепренеру, продала туалеты, — часть денег сейчас же взяли у нее взаймы, остальные куда-то делись, — устроила прощальный ужин, расплакалась, прощаясь навсегда с театром, и уехала,

и вот она сидит на железной жесткой постели в затхлом номерке, мигает свеча в позеленевшем подсвечнике, за обоями шуршат тараканы. Сидит одна, мужа нет, и весь сегодняшний день — непонятный, тревожный, зловещий…

Ольга Семеновна опять упала на диван, закрылась руками и зарыдала глухо, как дети плачут в чулане.

Ульяна: (Дон Аминадо)

Есть блаженное слово-провинция…

Кто не видел из русских актрис

Этот трепет, тоску, замирание

Во блистательном мраке кулис!..

Темный зал, как пучина огромная,

Только зыбкие рампы огни.

Пой, взлетай, о, душа многострунная,

Оборвись, как струна, но звени!..

Облети эти ярусы темные,

В них простые томятся сердца.

Вознеси, погрузи их в безумие

И кружи, и кружи без конца!..

Дай испить им отравы сладчайшие,

И, когда обессилевши, ниц

Упадешь на подмостки неверные

Хрупкой тяжестью раненых птиц,

Дрогнет зал ослепительной бурею

И отдаст и восторг, и любовь

За твою небылицу чудесную,

За твою бутафорскую кровь!..

Оганнес: Закон провинциального театра — вскакивать с места на каждую выигрышную фразу. В старину актёры так и говорили: «Ох, и дам же свечу на этой фразе». Господа! Это слова великого Станиславского! А что вы вспомните из классика?

  1. Любите искусство в себе, а не себя в искусстве
  2. Актер должен научиться трудное сделать привычным, привычное лёгким и лёгкое прекрасным.
  3. Не верю!
  4. Учитесь слушать, понимать и любить жестокую правду о себе.
  5. Пока мы молоды, мы должны вооружиться зубной щеткой и отправиться туда, куда глаза глядят. Смеяться, совершать безумные поступки, рыдать, идти против системы, читать столько, сколько, кажется, не вместится в голову, любить, что есть сил, чувствовать. Просто жить.
  6. Театр начинается с вешалки

Оганнес: Отлично! Итак, если театр начинается с вешалки, то мастерство актера-с басни.

Все: ууууу….

Оганнес: Да. да удивите нас. Может это будет Лафонтен или Эзоп, Сумароков или Крылов, а может быть Михалков

Амалия: Генрих Гейне.

(Читает «Красные туфли»)

Оганнес: У Вас очень красивые туфли

Амалия: Блеск, парниша!

Оганнес: Эллочка – людоедочка?

Амалия: Вот именно!

  • Сценка из «12 стульев» Ильи Ильфа и Евгения Петрова
  • После сценки Оганнес, Катя и Амалия усаживаются за стол и оживленно беседуют

Н. Н. : В то время как друзья вели культурно-просветительный образ жизни –– в Старгороде, на улице Плеханова, двойная вдова Грицацуева, совещалась и конспирировала со своими соседками. (С Мариной и Ульяной)

Все скопом рассматривали оставленную Бендером записку и даже разглядывали ее на свет.

Ульяна: Но водяных знаков на ней не было,

Марина: а если бы они и были, то и тогда таинственные каракули великолепного Остапа не стали бы более ясными.

Н. Н.: Прошло три дня. Горизонт оставался чистым.

Марина: Ни Бендер, ни чайное ситечко, ни дутый браслетик, ни стул – не возвращались.

Ульяна: Все эти одушевленные и неодушевленные предметы пропали самым загадочным образом.

Н. Н.: Тогда вдова приняла радикальные меры. Она пошла в контору «Старгородской правды», и там ей живо состряпали объявление:

Оганнес: (Читает сухо) Умоляю лиц, знающих местопребывание.

Ушел из дому тов. Бендер, лет 25–30. (Смотрит вопросительно). Одет в зеленый костюм, желтые ботинки и голубой жилет. Брюнет.

Указавших прошу сообщить за приличное вознаграждение. (ждет денег). За приличное вознаграждение Ул. Плеханова, 15, Грицацуевой.

Амалия: – Это ваш сын? (со скрытой иронией)

Н. Н.:– Муж он мне!

Катя: – Ах, муж!

Н. Н.:– Законный. А что?

Все за столом: – Да ничего, ничего.

Оганнес: Вы бы в милицию все-таки обратились.

Н. Н.: Вдова испугалась. Милиции она страшилась. Провожаемая странными взглядами конторщиков, вдова удалилась.

Марина: Троекратно прозвучал призыв со страниц «Старгородской правды». Но великая страна молчала.

Ульяна: Не нашлось лиц, знающих местопребывание брюнета в желтых ботинках. Никто не являлся за приличным вознаграждением.

Оганнес: Соседки судачили.

Н. Н.: Чело вдовы омрачалось с каждым днем все больше. И странное дело. Муж мелькнул, как ракета, утащив с собой в черное небо хороший стул и семейное ситечко, а вдова все любила его. Кто может понять сердце женщины.

Катя: (Маргарита Алигер. За кулисами)

Идет спектакль,-

испытанное судно,

покинув берег, в плаванье идет.

Бесповоротно, слаженно и трудно,

весь — действие,

весь — точность,

весь — расчет,

идет корабль.

Поскрипывают снасти.

Идет корабль, полотнами шурша.

Встает актер, почти летя от счастья,

почти морскими ветрами дыша.

Пускай под гримом он в потоках пота,

пускай порой вздыхает о земле,

ведет корабль железная работа,

и он — матрос на этом корабле.

Он должен рассмешить и опечалить,

в чужие души истину вдохнуть,

поспорить с бурей, к берегу причалить

и стаю чаек с берега спугнуть!

Катя хочет уйти, но видит дневник. Обращается к актерам: «Это ваш?» читает

  • А.П. Чехов. “Из дневника одной девицы”.

13-го октября. Наконец-то и на моей улице праздник! Гляжу и не верю своим глазам. Перед моими окнами взад и вперед ходит высокий, статный брюнет с глубокими черными глазами. Усы – прелесть! Ходит уже пятый день, от раннего утра до поздней ночи, и всё на наши окна смотрит. Делаю вид, что не обращаю внимания.

15-го. Сегодня с самого утра проливной дождь, а он, бедняжка, ходит. В награду сделала ему глазки и послала воздушный поцелуй. Ответил обворожительной улыбкой. Кто он? Сестра Варя говорит, что он в нее влюблен и что ради нее мокнет на дожде. Как она неразвита! Ну, может ли брюнет любить брюнетку? Мама велела нам получше одеваться и сидеть у окон. «Может быть, он жулик какой-нибудь, а может быть, и порядочный господин», – сказала она. Жулик… Глупы вы, мамаша!

16-го. Варя говорит, что я заела ее жизнь. Виновата я, что он любит меня, а не ее! Нечаянно уронила ему на тротуар записочку. О, коварщик! Написал у себя мелом на рукаве: «После». А потом ходил, ходил и написал на воротах vis-à-vis: «Я не прочь, только после». Написал мелом и быстро стер. Отчего у меня сердце так бьется?

17-го. Варя ударила меня локтем в грудь. Подлая, мерзкая завистница! Сегодня он остановил городового и долго говорил ему что-то, показывая на наши окна. Интригу затевает! Подкупает, должно быть… Тираны и деспоты вы, мужчины, но как вы хитры и прекрасны!


18-го. Сегодня, после долгого отсутствия, приехал ночью брат Сережа. Не успел он лечь в постель, как его потребовали в квартал.

19-го. Гадина! Мерзость! Оказывается, что он все эти двенадцать дней выслеживал брата Сережу, который растратил чьи-то деньги и скрылся. Сегодня он написал на воротах: «Я свободен и могу». Скотина… Показала ему язык.

Оганнес: А ведь такой дневник вполне могла вести Липочка из пьесы Островского «Свои люди, сочтемся»

Ульяна: (Монолог Липочки из пьесы Островского “Свои люди – сочтемся”)

Какое приятное занятие эти танцы! Ведь уж как хорошо! Что может быть восхитительнее? Приедешь в Собранье али к кому на свадьбу, сидишь, натурально,– вся в цветах, разодета, как игрушка али картинка журнальная,– вдруг подлетает кавалер: “Удостойте счастия, сударыня!” Ну, видишь: если человек с понятием али армейской какой — возьмешь да и прищуришься, отвечаешь: “Извольте, с удовольствием!” Ах! (с жаром) оча-ро-ва-тель-но! Это просто уму непостижимо! (Вздыхает.) Больше всего не люблю я танцевать с студентами да с приказными. То ли дело отличаться с военными! Ах, прелесть! восхищение! И усы, и эполеты, и мундир, а у иных даже шпоры с колокольчиками. Одно убийственно, что сабли нет! И для чего они ее отвязывают? Странно, ей-богу! Сами не понимают, как блеснуть очаровательнее! Ведь посмотрели бы на шпоры, как они звенят, особливо, если улан али полковник какой разрисовывает — чудо! Любоваться — мило-дорого! Ну, а прицепи-ко он еще саблю: просто ничего не увидишь любопытнее, одного грома лучше музыки наслушаешься. Уж какое же есть сравнение: военный или штатский? Военный — уж это сейчас видно: и ловкость, и все, а штатский что? Так какой-то неодушевленный! (Молчание.) Удивляюсь, отчего это многие дамы, поджавши ножки, сидят? Формально нет никакой трудности выучиться! Вот уж я на что совестилась учителя, а в двадцать уроков все решительно поняла. Отчего это не учиться танцевать! Это одно толькое суеверие! Вот маменька, бывало, сердится, что учитель все за коленки хватает. Все это от необразования! Что за важность! Он танцмейстер, а не кто-нибудь другой. (Задумывается.) Воображаю я себе: вдруг за меня посватается военный, вдруг у нас парадный сговор: горят везде свечки, ходят официанты в белых перчатках; я, натурально, в тюлевом либо в газовом платье, тут вдруг заиграют вальс. А ну как я перед ним оконфужусь! Ах, страм какой! Куда тогда деваться-то? Что он подумает? Вот, скажет, дура необразованная! Да нет, как это можно! Однако я вот уж полтора года не танцевала! Попробую-ко теперь на досуге. (Дурно вальсируя.) Раз… два… три… раз… два… три…

Аркадий: Голубушка, Евдокия Сергеевна, позвольте ручку
     – Плакали? От меня ничего не скроется… Я психолог. Не нужно плакать. От этого нет ни выгоды, ни удовольствия. 
Евдокия Сергеевна:  – Ой, Макс, Вам бы только все выгода и удовольствие.
  Аркадий:        – Обязательно. Вся жизнь соткана из этого. Конечно, я не какой-нибудь там небесный человек. Я земной. 

Евдокия Сергеевна:  – В каком смысле – земной? 
  Аркадий:          – Я? Реалист-практик. Трезвая голова. Ничего небесного. Только земное и земное. Но психолог. Но душу человеческую я понимаю. 
 Евдокия Сергеевна:   – Да? А я вот вдвое вас, а не могу разобраться в жизни. 
     – Скажите, Мастаков – пара для моей Лиды или не пара? 
  Аркадий:        – Мастаков-то? Конечно, не пара. 
Евдокия Сергеевна:  – Ну вот: то же самое и я ей говорю. А она и слышать не хочет. Влюблена до невероятности. Я уж, знаете, – грешный человек – пробовала и наговаривать на него, и отрицательные стороны его выставлять – и ухом не ведет. 
   Аркадий:       – Ну знаете… Это смотря какие стороны выставить… Вы что ей говорили? 
  Евдокия Сергеевна:   – Да уж будьте покойны – не хорошее говорила: что он и картежник, и мот, и женщины за ним бегают, и сам он-де к женскому полу неравнодушен… Так расписала, что другая бы и смотреть не стала, а она…
  Аркадий:        – Мамаша! Простите, что я называю вас мамашей, но в уме ли вы? Ведь это нужно в затмении находиться, чтобы такое сказать!! Да знаете ли вы, что этими вашими наговорами, этими его пороками вы втрое крепче привязали ее сердце!! Мамаша! Простите, что я вас так называю, но вы поступили по-сапожнически. 
     Евдокия Сергеевна:   – Да я думала ведь, как лучше. 
  Аркадий:        – Мамаша! Хуже вы это сделали. Все дело испортили. Разве так наговаривают? Подумаешь – мот, картежник… Да ведь это красиво! В этом есть какое-то обаяние. И Герман в “Пиковой даме” – картежник, а смотрите, в каком он ореоле ходит… А отношение женщин… Да ведь она теперь, Лида ваша, гордится им, Мастаковым этим паршивым: “Вот, дескать, какой покоритель сердец!.. Ни одна перед ним не устоит, а он мой!” Эх вы! Нет, наговаривать, порочить, унижать нужно с толком… Вот я наговорю так наговорю! И глядеть на него не захочет… 
   Евдокия Сергеевна:   – Макс… Милый… Поговорите с ней. 
  Аркадий:        – И поговорю. Друг я вашей семье или не друг? Друг. Ну значит, моя обязанность позаботиться. Поговорим, поговорим. Она сейчас где? 
Евдокия Сергеевна:  – У себя. Кажется, письмо ему пишет. 
   Аркадий:       – К черту письмо! Оно не будет послано!.. Мамаша! Вы простите, что я называю вас мамашей, но мы камня на камне от Мастакова не оставим. (уводит мамашу, входит Лида)
    Ф-ма Джон Грей (10 сек)
  Аркадий:        – Здравствуйте, Лидия Васильевна! Письмецо строчите? Дело хорошее. А я зашел к вам поболтать. Давно видели моего друга Мастакова? 
    Лида: – Вы разве друзья? 
     Аркадий:     – Мы-то? Водой не разольешь. Я люблю его больше всего на свете. 
        Лида: – Серьезно? 
    Аркадий:      – А как же. Замечательный человек. Кристальная личность. 
         Лида: – Спасибо, милый Макс. А то ведь его все ругают… И мама, и… все. Мне это так тяжело. 
    Аркадий:      – Лидочка! Дитя мое… Вы простите, что я вас так называю, но… никому не верьте! Про Мастакова говорят много нехорошего – все это ложь! Преотчаянная, зловонная ложь. Я знаю Мастакова, как никто! Редкая личность! Душа изумительной чистоты!.. 
       Лида:  – Спасибо вам… Я никогда… не забуду… 
   Аркадий:       – Ну, чего там! Стоит ли. Больше всего меня возмущает, когда говорят: “Мастаков – мот! Мастаков швыряет деньги куда попало!” Это Мастаков-то мот? Да он, прежде чем извозчика нанять, полчаса с ним торгуется! Душу из него вымотает. От извозчика пар идет, от лошади пар идет, и от пролетки пар идет. А они говорят – мот!.. Раза три отойдет от извозчика, опять вернется, и все это из-за гривенника. Ха-ха! Хотел бы я быть таким мотом! 
         Лида: – Да разве он такой? А со мной когда едет – никогда не торгуется. 
   Аркадий:       – Ну что вы… Kтo же осмелится при даме торговаться?! Зато потом, после катанья с вами, придет, бывало, ко мне – и уж он плачет, и уж он стонет, что извозчику целый лишний полтинник передал. Жалко смотреть, как убивается. Я его ведь люблю больше брата. Замечательный человек. Замечательный! 
    Лида: – А я и не думала, что он такой… экономный. 
     Аркадий:     – Он-то? Вы еще не знаете эту кристальную душу! Твоего, говорит, мне не нужно, но уж ничего и своего, говорит, не упущу. Ему горничная каждый вечер счет расходов подает, так он копеечки не упустит. “Как, говорит, ты спички поставила 25 копеек пачка, а на прошлой неделе они 23 стоили? Куда две копейки дела, признавайся!” Право, иногда, глядя на него, просто зависть берет. 
      Лида:  – Однако он мне несколько раз подносил цветы… Вон и сейчас стоит букет – белые розы и мимоза – чудесное сочетание. 
    Аркадий:      – Знаю! Говорил он мне. Розы четыре двадцать, мимоза два сорок. В разных магазинах покупал. 
         Лида: – Почему же в разных? 
 Аркадий:         – В другом магазине мимоза на четвертак дешевле. Да еще выторговал пятнадцать копеек. О, это настоящий американец! Воротнички у него, например, гуттаперчевые. Каждый вечер резинкой чистит. Стану я, говорит, прачек обогащать. И верно – с какой стати? Иногда я гляжу на него и думаю: “Вот это будет муж, вот это отец семейства!” Да… счастлива будет та девушка, которая… 
        Лида:  – Постойте… Но ведь он получает большое жалованье! Зачем же ему… 
   Аркадий:       – Что? Быть таким экономным? А вы думаете, пока он вас не полюбил, ему женщины мало стоили? 
        Лида: – Ка-ак? Неужели он платил женщинам? Какая гадость! 
    Аркадий:      – Ничего не гадость. Человек он молодой, сердце не камень, а женщины вообще, Лидочка (простите, что я называю вас Лидочкой), – страшные дуры. 
        Лида:  – Ну уж и дуры. 
    Аркадий:      – Дуры! – стукнул кулаком по столу разгорячившийся Макс. – Спрашивается: чем им Мастаков не мужчина? Так нет! Всякая нос воротит. “Он, говорит она, неопрятный. У него всегда руки грязные”. Так что ж, что грязные? Велика важность! Зато душа хорошая. Зато человек кристальный! Эта вот, например, изволите знать?.. Марья Кондратьевна Ноздрякова – изволите знать? 
      Лида:   – Нет, не знаю. 
     Аркадий:     – Я тоже, положим, не знаю. Но это не важно. Так вот, она вдруг заявляет: “Никогда я больше не поцелую вашего Мастакова – противно”. – “Это почему же-с, скажите на милость, противно? Кристальная, чудесная душа, а вы говорите – противно?..” – “Да я, говорит, сижу вчера около него, а у него по воротнику насекомое ползет…” – “Сударыня! Да ведь это случай! Может, как-нибудь нечаянно с кровати заползло”, – и слышать не хочет глупая баба! “У него, говорит, и шея грязная”. Тоже, подумаешь, несчастье, катастрофа! Вот, говорю, уговорю его сходить в баню, помыться, и все будет в порядке! “Нет, говорит! И за сто рублей его не поцелую”. За сто не поцелуешь, а за двести небось поцелуешь. Все они хороши, женщины ваши. 
         Лида: – Макс… Все-таки это неприятно, то, что вы говорите… 
   Аркадий:       – Почему? А по-моему, у Мастакова ярко выраженная индивидуальность… Протест какой-то красивый. Не хочу чистить ногти, не хочу быть как все. Анархист. В этом есть какой-то благородный протест. 
    Лида:   – А я не замечала, чтобы у него были ногти грязные… 
   Аркадий:       – Обкусывает. Все великие люди обкусывали ногти. Наполеон там, Спиноза, что ли. Я в календаре читал. Макс, взволнованный, помолчал. 
     – Нет, Мастакова я люблю и глотку за него всякому готов перервать. Вы знаете, такого мужества, такого терпеливого перенесения страданий я не встречал. Настоящий Муций Сцевола, который руку на сковороде изжарил. 
    Лида: – Страдание? Разве Мастаков страдает?! 
  Аркадий:        – Да. Мозоли. Я ему несколько раз говорил: почему не срежешь? “Бог с ними, не хочу возиться”. Чудесная детская хрустальная душа… 
      Дверь скрипнула ( Макс подбегает к двери, потом сообщает Лидочке)
     – Мастаков Ваш звонит. Вас к телефону просит… 
        Лида: – Почему это мой? – нервно повернулась в кресле Лидочка. – Почему вы все мне его навязываете?! Скажите, что не могу подойти… Что газету читаю. Пусть позвонит послезавтра… или в среду – не суть важно. 
   Аркадий:       – Лидочка, – укоризненно сказал Двуутробников, – не будьте так с ним жестоки. Зачем обижать этого чудесного человека, эту большую, ароматную душу! 
      Лида:  – Отстаньте вы все от меня! Никого мне, ничего мне не нужно!!! (выбегает из комнаты)

Ф-ма Джон Грей (10 сек)

(Входит Евдокия Сергеевна, Макс, деликатно взяв ее под руку, шепнул): 
   Аркадий:       – Видал-миндал? 
    Евдокия Сергеевна:  – Послушайте… Да ведь вы чудо сделали!! Да ведь я теперь век за вас молиться буду. 
    Аркадий:      – Мамаша! Сокровище мое. Я самый обыкновенный земной человек. Мне небесного не нужно. Зачем молиться? Завтра срок моему векселю на полтораста рублей. А у меня всего восемьдесят в кармане.

Ф-ма Оркестр Макса Грегера

Если вы… 
   Евдокия Сергеевна:  – Да Господи! Да хоть все полтораста!.. (И, подумав с минуту, сказал Двуутробников снисходительно): 
   Аркадий:       – Ну ладно, что уж с вами делать. Полтораста так полтораста. Давайте!

Конец ф-мы ( после слов музыка усиливается)

Оганнес: Уважаемая публика! Мы представили вам отрывки авторов золотого, серебряного века и даже эпохи Возрождения. Настало время современной прозы.

  • Е. Исаева «Как я дарила куклу», отрывок из спектакля «Про мою маму и про меня»

Марина:

Лена:  Мне мама всегда внушала:
«Дарить надо что-нибудь такое, что тебе самой дорого. А
иначе подарок не имеет смысла. Получается: дай вам, Боже, что
нам самим не гоже».
Я это помнила. Мне было пять лет, и у моей подружки из дома
напротив – Ленки Домблянкиной – был день рождения. Она его не
справляла, и в гости меня никто не звал, но мне очень хотелось её
поздравить и что-нибудь подарить – чтобы непременно дорогое. Я
стала перебирать – что же мне дорого…
Особенно дорогой и любимой оказалась кукла с красным
пластмассовым бантом на голове. Бант был прочно к ней
приделан и вертелся во все стороны, как пропеллер. А когда я
снимала с куклы все одёжки, то она оставалась совсем голая,
но – с бантом!
МАМА спросила: Ты уверена? Ведь ты же её очень любишь.
ЛЕНА (в зал). Дарить так дарить! Я решилась. Я вынула её из
коляски, посмотрела прощальным взглядом и понесла в
соседний дом, в четвёртый подъезд, на четвёртый этаж, как
сейчас помню. Но Ленка Домблянкина не подозревала, что её
хотят осчастливить и не сидела в ожидании дома, а дверь
открыла её мама. Симпатичная молодая женщина с
ироничным прищуром на жизнь. Это теперь я понимаю, что
она была симпатичная и молодая, тогда – взрослая, слегка
удивлённая тётя.
А Лены нет.
ЛЕНА Извините. (В зал). Дверь закрылась. Я стала
медленно спускаться по лестнице, облегчённо вздохнув, что
расставание с куклой отменяется.
(МЫСЛИ ВСЛУХ): Эх, ты! Не умеешь довести дело до конца. А ещё
говоришь, что силу воли в себе воспитываешь!
Я вернулась. (Женщине). Извините. Если её нет… вы ей тогда
передайте. (Протягивает куклу). Я её поздравляю с днём
рождения.
Спасибо, деточка. Я обязательно
передам.
Я вышла из этого пятиэтажного подъезда, где каждая
стена была знакома до чёрточки, совершенно убитая. Я
бродила по двору и на меня накатывало беспощадное
понимание того, что у меня уже никогда не будет куклы с
красным бантом. Хотя бант этот ужасно мешал – нельзя было
надевать ей на голову шапочки, а шапочек, как назло, целая
куча, и все красивые, разноцветные. Но всё равно. У меня не
будет, а будет у Ленки, которой, может, эта кукла и вовсе
не нужна, у которой, может, есть другие – любимые, а эта не
любимая, а просто так. Будет ждать своей очереди – пока с ней
поиграют. Разве она для Ленки что-нибудь значит? Ленка не
ходила с ней к зубному и на море с собой не брала, а я брала и
чуть её там не утопила. Нет, это всё неправильно, что надо
дарить то, что дорого. Как это можно дарить то, что дорого?
То, что дорого, с этим нельзя расставаться – а если можешь
расстаться, то какое же оно дорогое?.. Я вернулась. Я чувствовала, как от стыда горят щёки, но на что только ни
пойдёшь ради того, что дорого… (Женщине). Извините,
пожалуйста… Вы не могли бы мне отдать её обратно?.. Просто… это моя любимая кукла.

Конечно, деточка, возьми.

Какая понимающая мама у Ленки Домблянкиной! Она даже
Ничего больше не сказала – протянула куклу и улыбнулась.
Успокоенная, я пришла домой.
МАМА спросила: « Что ж? Не подарила?»
Подарила… но потом обратно взяла…
Как это?
Я рассказала. И уже по мере рассказа понимала, как
ужасно я поступила. Я забрала обратно подарок! Это позор и
жуткое малодушие, и жадность, и уж какая там сила воли… И
всё-таки всё это я была согласна принять на свой счёт и
пережить как-нибудь,.. только не самое страшное…
Иди – верни…,- сказала мама
Вернуться туда ещё раз было выше моих детских сил.
Я вернулась. (Женщине, еле слышно). Извините, пожалуйста. Всё-таки… возьмите, пожалуйста, – прошептала я, почти бессильной рукой протягивая куклу. Я ей так никогда имени и не придумала. Кукла и кукла.
Может, не надо, деточка?

Нет… Это Лене… на день рождения… Я опять вышла
во двор, села возле песочницы и вспомнила другую свою подружку – Людку Баканчеву. Она тоже ещё в прошлом году
подарила мне на день рождения куклу, гораздо красивее, чем эта. Но людкина кукла у меня не была любимой – так, на вторых ролях. А Людка часто ко мне приходила и играла с ней. И мне всё казалось, что она ходит ко мне не из-за меня, а из-за этой куклы. Я к Ленке Домблянкиной играть больше никогда не ходила…

Оганнес: (Ю. Левитанский. Сон о забытой роли)

Мне снится, что в некоем зале,

где я не бывал никогда,

играют какую-то пьесу.

И я приезжаю туда.

Я знаю, что скоро мой выход.

Я вверх по ступеням бегу.

Но как называется пьеса,

я вспомнить никак не могу.

Меж тем я решительно знаю

по прихоти сна моего,

что я в этой пьесе играю,

но только не помню — кого.

Меж тем я отчетливо помню —

я занят в одной из ролей.

Но я этой пьесы не знаю

и роли не помню своей.

Сейчас я шагну обреченно,

кулисы раздвинув рукой.

Но я не играл этой роли

и пьесы не знаю такой.

Там, кажется, ловят кого-то.

И смута стоит на Руси.

И кто-то взывает:

— Марина,

помилуй меня и спаси!

И кажется, он самозванец.

И кто-то торопит коней.

Но я этой пьесы не знаю.

Я даже не слышал о ней.

Не знаю, не слышал, не помню.

В глаза никогда не видал.

Ну разве что в детстве когда-то

подобное что-то читал.

Ну разве что в давние годы,

когда еще школьником был,

учил я подобное что-то,

да вскоре, видать, позабыл.

И должен я выйти на сцену

и весь этот хаос облечь

в поступки, движенья и жесты,

в прямую и ясную речь.

Я должен на миг озариться

и сразу,

шагнув за черту,

какую-то длинную фразу

легко подхватить на лету.

И сон мой все время на грани,

на крайнем отрезке пути,

где дальше идти невозможно,

и все-таки надо идти.

Сейчас я шагну обреченно,

кулисы раздвинув рукой.

Но я не играл этой роли

и пьесы не знаю такой.

Я все еще медлю и медлю.

Но круглый

оранжевый свет

ко мне подступает вплотную,

и мне уже выхода нет.

  1. Получаю письма: «Помогите стать актером». Отвечаю: «Бог поможет!»

Фаина Раневская

  1. Нет маленьких ролей — есть маленькие актеры.

Константин Станиславский

  1. Глядя, как актеры играют Гамлета, понимаешь, почему Офелия утопилась.

Грэм Грин

  1. Что бы ни случилось – делай вид, что так и должно было быть.

«Первый принцип актерской игры»

  1. Мы артисты, наше место в буфете.

Александр Островский. «Без вины виноватые»

  1. Актер не профессия, а диагноз.

Неизвестный автор

Марина: Давид Самойлов. Скоморохи

Идут скоморохи по тусклым дорогам –

По главному шляху, по малой дороге,

Отвержены церковью, признаны богом,

По русским дорогам идут скоморохи.

Что могут они? Потешать, скоморохи.

Что могут они? Рассмешить, скоморохи.

А могут ли что-то решить скоморохи?

Какие вопросы, в какие эпохи?

Навстречу – старуха с козой на аркане,

Навстречу – артель мужиков с топорами,

Навстречу боярин в брусничном кафтане.

А там уже – город горит куполами.

Войдут они в город. Осмотрятся – где бы

Устроить им игрища утречком рано,

Для красных петрушек поставить вертепы –

Поближе к базару, подальше от храма.

Как станут скакать и играть в балагане,

Посмотрит старуха с козой на аркане,

Посмотрят артельщики и горожане

И даже боярин в брусничном кафтане.

Забудет старуха невзгоды и беды.

Забудут холопы кабальные нети,

Забудет боярин войну и победы,

Когда затанцуют козлы и медведи.

Пусть к злобе и мести взывают пророки,

Пускай кулаки воздвигают над веком,

Народу надежду внушат скоморохи

И смехом его напитают, как млеком.

Воспрянут старуха с козой на аркане,

Торговые люди, стрельцы, лесорубы,

И даже боярин в брусничном кафтане.

И ангелы грянут в небесные трубы.